3.2. «Борис, ты не прав!»
Ты обладаешь энергией, но твоя энергия не созидательная, а разрушительная.
E. К. Лигачев
Сейчас немногие вспомнят, для чего она собиралась и что именно она решила. Но с партийной конференции началось пробуждение политической активности в стране. И выдвижение делегатов на партконференцию было первой попыткой изменить советскую процедуру выборов.
В прежние времена и в делегаты, и в депутаты назначало начальство. Кого в ЦК утвердят, тот и будет. Весной 1988го уже было иначе. Конечно, система выборов делегатов была не очень демократической. Все партийные организации могли выдвинуть своих кандидатов, но реальный отбор проходил на пленумах партийных комитетов, которые отсеивали неугодных.
Тем не менее некоторое количество известных своими демократическими убеждениями людей все-таки были избраны.
Борис Ельцин поставил перед собой задачу во что бы то ни стало добиться избрания делегатом XIX партийной конференции и выступить на ней. Это и было бы началом возвращения в политику. Он мечтал только об этом.
Кандидатом в делегаты его выдвинуло множество партийных организаций, но начальство имело полную возможность не пустить его на конференцию. Однако Горбачев понимал, что делать этого никак нельзя. Не дать Ельцину мандата - значит показать, что никакой демократизации в партии не происходит. Этого Михаил Сергеевич никак не хотел. И избрание Ельцина делегатом XIX - Всесоюзной партконференции, вне всякого сомнения, произошло с его ведома. При этом Генсек даже закрыл глаза на грубейшие нарушения процедуры избрания.
На партийном учете Ельцин стоял в Москве. Однако столичные коммунисты отказались доверять ему делегатский мандат.
Не прошла и попытка выдвинуть его от родного Свердловска, хотя кандидатуру бывшего вожака активно поддерживали крупнейшие уральские предприятия - Уралмаш, Верх-Исетский и Электромеханический заводы.
«Систему придумали такую, - возмущенно пишет Ельцин, - партийные организации выдвигают множество кандидатур, затем этот список попадает в райком партии, там его просеивают; затем в горком партии, там просеивают еще раз, наконец, в обком или ЦК компартии республики. В узком кругу оставляли лишь тех, кто, в представлении аппарата, не подведет на конференции, будет выступать и голосовать так, как надо. Эта система действовала идеально, и фамилия Ельцин пропадала еще на подступах к главным верхам» .
Возможно, так оно и было. Но тогда тем более не понятно, как ЦК пропустил его в делегаты от… Карелии, ведь даже чисто формально это было нарушением всех правил. К Карелии он имел отношение не больше, чем к островам Зеленого Мыса.
Горбачев, похоже, рассуждал иначе. Ничего, что нарушена процедура, просмотрели, мол, где эта она Карелия! Зато карельские делегаты сидели на балконе, то есть, чем дальше будет Ельцин от трибуны, тем спокойнее для Горбачева. Вряд ли кто заподозрит его в том, что «революционное» выступление Ельцина на партконференции было согласовано и тщательно подготовлено.
Однако в изложении Льва Суханова, непосвященного в тонкости истинных причин включения Ельцина в карельскую делегацию, это якобы был такой дьявольский план, который придумали «манипуляторы от аппарата». Игнорировать Ельцина, как члена ЦК, они не могли, вот и включили его в карельскую делегацию, потому как ее «планировали «поднять» на балкон - своего рода Камчатку, прорваться с которой к трибуне, минуя многочисленные кордоны КГБ, было почти нереальным делом». Однако последующие события совершенно не укладываются, мало того, противоречат выкладкам Суханова.
Надо сказать, что XIX партконференция должна была стать знаковым, переломным событием. Своего рода этапом.
Ее планировали транслировать в прямом эфире на всю страну. А значит, любое острое выступление автоматически стало бы достоянием гласности. К моменту открытия партконференции страна уже знала, что Ельцин входит в число делегатов и с замиранием сердца миллионы телезрителей ожидали его выступления.
К конференции Ельцин готовился серьезно. Свою будущую речь, как уверяет Суханов, он переписывал пятнадцать (!) раз, неизменно обкатывая каждый новый вариант на благодарных слушателях - родных и помощниках. Пять или шесть ночей он вовсе не спал: волновался.
28 июня Кремлевский дворец съездов был переполнен. Ельцина, не стесняясь, разглядывали - кто в упор, кто со стороны - как заморскую, диковинную зверушку. Со времен пленума Московского горкома - уже почти полгода - на люди он не выходил.
Как разворачивались дальнейшие события, прекрасно описано в вышеупомянутой книге А. Хинштейна, и поэтому предоставим ему слово. Однако при этом напомним, что А. Хинштейн был яростным противником гипотезы «тайного сговора» между Ельциным и Горбачевым, согласно которому Ельцин выступил со своей «разоблачительной» речью на Октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС. Что заставило его изменить на 180 градусов свою точку зрения, А. Хинштейн не поясняет.
«Вместе с карельскими товарищами посадили его на галерку. Впрочем, это была единственная деталь, которая совпадает с заговорщицкой версией Суханова, Все остальное - уже от лукавого.
По регламенту выступление Ельцина запланировано не было. Да и с какого перепугу должно оно было там появиться; обычного рядового делегата - одного из тысяч? Доклады делали далеко не все, даже члены Политбюро.
Но Ельцину очень нужно прорваться на трибуну. Это его последний, быть может, шанс вернуться в большую политику. И он пишет в президиум записку за запиской: дайте слово.
Реакция на них - нулевая. И тогда в заключительный день конференции, 1 июля, Борис Николаевич решается на откровенный демарш. Зажав в руке делегатский мандат - точно знамя над рейхстагом - он спускается вниз, прямиком к трибуне. Сотни вспышек фотокамер сопровождают его триумфальный марш-бросок.
Но где же те самые «многочисленные кордоны КГБ», о которых беспокоился Суханов? Ау?
Да в том-то и штука, что никаких «кордонов» не было. Точнее, охрана, конечно, по углам стояла, но распространялась исключительно на журналистов и обслугу. Чисто технически было невозможно спеленать делегата на глазах у многотысячного зала, под стрекот видеокамер и щелканье фотоаппаратов.
Негнущейся походкой Ельцин приближается к Горбачеву. («Трибуну брал как Зимний», - не без юмора скажет он потом.) Зал замирает. Вещающий что-то оратор - секретарь Ростовского обкома Володин - прерывается на полуслове. И в этой мгновенно образовавшейся тишине раздается сиплый ельцинский голос «Я требую дать слово для выступления. Или ставьте вопрос на голосование всей конференции».
И генсек - странное дело! - согласно кивает.
Медицинский диагноз
«Истерический синдром чаще всего возникает в экстремальных или конфликтных ситуациях. Благодаря своей живости и экспрессивности люди с истерическим расстройством легко устанавливают отношения с окружающими. Их эмоции выглядят преувеличенными и направлены исключительно на привлечение к себе внимания».
«Пригласи Бориса Николаевича в комнату президиума, - велит Горбачев своему помощнику Болдину, - и скажи, что я дам ему слово, но пусть он присядет, а не стоит перед трибуной».
Однако Ельцин в заднюю комнату идти отказывается. Он бесцеремонно усаживается в первый ряд и принимается терпеливо ждать. Вскоре его приглашают на сцену.
Ну, и где здесь зловещий заговор? Куда улетучились хитроумные интриги «манипуляторов от аппарата»?
Можно подумать, Горбачев не понимал, чем закончится выдвижение Ельцина делегатом конференции. Разумеется, понимал. Ждать от Бориса Николаевича послушания и непротивления было бы форменной глупостью.
Зачем же тогда пустили его в зал? Зачем предоставили слово?
А как не предоставить - возражают в ответ оппоненты. Иначе, мол, неминуемо возник бы публичный скандал.
Полноте. Во-первых, скандала можно было избежать изначально. Не включать его в список делегатов, вывести из состава ЦК - и дело с концом.
А во-вторых, такой опытный аппаратчик, как Горбачев, даже в этих условиях вполне способен был обвести Ельцина вокруг пальца.
Пообещали бы ему слово в самом конце. А потом - не дали бы. Забыли. Проморгали. Для наглядности какого-нибудь клерка еще б и уволили - за нанесенную члену ЦК непоправимую обиду, но после. Когда страсти уже б улеглись.
Или же, идя навстречу его пожеланиям, вынесли бы вопрос о предоставлении трибуны на всеобщее голосование. Результат можно было предсказать заранее.
Более того. Еще заранее Горбачев отлично знал, что Ельцин полезет на трибуну.
Уже потом, после августовского путча, выяснится, что Ельцин неустанно находился под колпаком КГБ. За ним велась негласная слежка, его телефоны прослушивались, а госстроевский кабинет был напичкан «жучками».
(«Многое из того, что мы обсуждали в его кабинете, - пишет помощник Суханов, - тут же становилось достоянием «гласности». У нас не было сомнений, что находимся в пределах досягаемости «большого уха».)
Если учесть, что свой доклад Ельцин обкатывал на помощниках в кабинете пятнадцать раз - после каждой последующей правки - даже текст готовящегося выступления должен был быть известен наверху.
Секретарь московского горкома Юрий Прокофьев утверждает, что вечером, накануне последнего заседания ему позвонил домой второй секретарь МГК Юрий Беляков и сказал, что предполагается выступление Ельцина, и он, Беляков, «просит меня выступить против него».
То есть никакого «штурма Зимнего» и в помине не было. Напротив, Политбюро заведомо было готово к этому марш-броску.
Но вместо этого Бориса Николаевича любезно зовут к микрофону, и даже ставят перед ним чай в подстаканнике.
Первым делом Ельцин решает расставить акценты и отыграть назад прежние ошибки. Повод для этого представился отменный. Как раз накануне один из делегатов, начальник отделения аэрогидродинамического института Загайнов довольно резко прошелся по его персоне, возмутившись, почему это Ельцин дает интервью западным журналистам, а не советской печати? Еще Загайнов коснулся истории с МГК, сказав, что «невразумительное покаяние на пленуме Московского горкома не прояснило его позиции».
«Нам хотелось бы услышать его объяснения на конференции», - от имени рядовых коммунистов объявил он. Вот уж верно - не буди лиха, пока оно тихо.
Ельцин с радостью эти объяснения дает. Он громогласно объявляет, что его интервью в советских изданиях не пропускает цензура, вот и приходится общаться с иностранными корреспондентами.
Что же касается «нечленораздельного» выступления на расстрельном пленуме горкома, то был он «тяжело болен, прикован к кровати», врачи «накачали лекарствами», «и на этом пленуме я сидел, но что-то ощущать не мог, а говорить практически тем более».
Покончив со вступлением, Борис Николаевич переходит, собственно, к основной части доклада - той, что писана-переписана 15 раз.
Он вновь в своем привычном обличительно - прокурорском амплуа. Зал цепенеет, слушая его эскапады, время от времени взрываясь аплодисментами.
Ельцин говорит, что аппарат ЦК не перестроился, партия отстает от народа. Выборы руководителей, в том числе секретарей ЦК и генсека, должны быть всеобщими, прямыми и тайными, с четким ограничением возраста - до 65 лет - причем с уходом генерального, должно меняться и все Политбюро.
Под гул аплодисментов он предлагает незамедлительно избавиться от старого балласта, «доголосовавшегося до пятой звезды и кризиса общества», в разы сократить аппарат, ликвидировав, в частности, отраслевые отделы ЦК. Партия обязана стать открытой, с прозрачным бюджетом и свободой мнений.
Особый ажиотаж вызвали его обвинения в тотальной коррупции и чрезмерности привилегий большевистской верхушки - «если чего-то не хватает у нас, в социалистическом обществе, то нехватку должен ощущать в равной степени каждый без исключения».
«3а 70 лет мы не решили главных вопросов, - бросает Ельцин, - накормить и одеть народ, обеспечить сферу услуг, решить социальные вопросы».
В эти минуты к экранам телевизоров, к динамикам радиоприемников прильнули миллионы людей. Ельцин говорил ровно то, о чем думал практически каждый, только публично не решался признать.
Это был истинный его звездный час, и он сам, почувствовав это, решил напоследок поставить эффектную точку.
«ЕЛЬЦИН: Товарищи делегаты! Щепетильный вопрос. Я хотел обратиться только по вопросу политической реабилитации меня лично после октябрьского пленума ЦК».
В зале поднимается шум, и Борис Николаевич, как профессиональный оратор, делает изысканный ход.
«Если вы считаете, что время уже не позволяет, тогда все», - разводит он руками и собирается как бы сойти с трибуны, но в дело вмешивается Горбачев.
«ГОРБАЧЕВ: Борис Николаевич, говори, просят. (Аплодисменты.) Я думаю, давайте мы с дела Ельцина снимем тайну. Пусть все, что считает Борис Николаевич сказать, скажет. А если что у нас с вами появится, тоже можно сказать. Пожалуйста, Борис Николаевич».
Генсек мало чем рисковал. Опыт октябрьского пленума и горкомовского аутодафе показывал, что по первому же мановению его руки сотни политически чутких партийцев рванут на трибуну и вновь начнут втаптывать ослушника в грязь. Каждое сказанное Ельциным слово легко может быть использовано против него. И Михаил Сергеевич, в добродушной манере, делает широкий, радушный жест.
В своей короткой, эмоциональной речи Ельцин просит отменить решение октябрьского пленума, в котором выступление его признавалось ошибочным.
Куда девалась прежняя его покаянная робость. Теперь он заявляет, что все сказанное им в октябре подтверждается самой жизнью. Единственной своей ошибкой Ельцин называет лишь момент выступления - канун 70-летия Октября. То есть претензии могут быть исключительно к форме, но никак не к содержанию.
«Это будет в духе перестройки, - восклицает Ельцин, - это будет демократично и, как мне кажется, поможет ей, добавив уверенности людям».
Звон как! Получается, речь идет не о частном случае, не о конкретном выступлении и отдельно взятом партийце: о судьбе перестройки в целом. Перефразируя Людовика XIV, Борис Николаевич вполне мог бы добавить: «Перестройка - это я».
Медицинский диагноз.
Маниакальный синдром характеризуется повышенным настроением, сочетающимся с необоснованным оптимизмом, ускоренным мышлением и чрезмерным подъемом активности. Наряду с многоречивостью отмечается переоценка собственных возможностей.
С трибуны Ельцина провожали аплодисментами, В перерыве многие подходили к нему, жали руки, выражали поддержку» . А вот как сам Б. Ельцин описывает этот «исторический» эпизод, случившийся в заключительный день партконференции:
«Я подготовился к выступлению достаточно боевому. В нем решил поставить вопрос о своей политической реабилитации.
Позже, когда XIX конференция закончилась и на меня обрушился шквал писем с поддержкой в мой адрес, многие авторы ставили мне в упрек единственное обстоятельство: зачем я у партконференции просил политической реабилитации? «Что, вы не знали, - спрашивали меня, - кто в большинстве своем избран на конференцию, как проходили выборы на нее? Разве можно было этих людей о чем-то просить?» «И вообще, - писал один инженер, кажется из Ленинграда, - еще Воланд в «Мастере и Маргарите» у Булгакова говорил: никогда ни у кого ничего не просите… А вы забыли это святое правило».
И все-таки я считаю, что был прав, ставя этот вопрос перед делегатами. Важно было обозначить свою позицию и сказать вслух, что решение октябрьского пленума ЦК, признавшее мое выступление политически ошибочным, само по себе является политической ошибкой и должно быть отменено. Больших иллюзий, что это произойдет, у меня не было, но все же я надеялся.
В конце концов настоящая народная реабилитация произошла. На выборах в народные депутаты за меня проголосовало почти 90 процентов москвичей, и ничего не может быть дороже этой, самой главной реабилитации… Решение октябрьского пленума может быть отменено или нет - значения это уже не имеет. Мне кажется, гораздо важнее это теперь для самого Горбачева и ЦК.
Но, впрочем, я забежал вперед. Пока еще надо было добиться права на выступление. Я понимал: будет сделано все, чтобы меня на трибуну не пустить. Те, кто готовил партконференцию, четко представляли, что это будет очень критическое выступление, и им все это слушать не хотелось.
Так оно и получилось. День, два, три, четыре, идет уже последний день конференции. Я все обдумывал, как же быть - как же выступить? Список большой, из этого списка, конечно, всегда найдется тот, кому безопасно предоставить слово, лишь бы не дать его мне. Посылаю одну записку - без ответа, посылаю вторую записку - то же самое. Ну что ж, тогда я решил брать трибуну штурмом. Особенно после того, как буквально минут за сорок до перерыва председательствующий объявил, что после обеда конференция перейдет к принятию резолюций и решений. Когда я услышал, что моей фамилии в этом списке нет, решился на крайний шаг. Обратился к нашей карельской делегации. Говорю: «Товарищи, у меня выход один - надо штурмом брать трибуну». Согласились. И я пошел по длинной лестнице вниз, к дверям, которые ведут прямо в проход к трибуне, и попросил ребят-чекистов открыть дверь. А сотрудники КГБ относились ко мне, в основном, надо сказать, неплохо, - они распахнули обе створки дверей, я вытащил свой красный мандат, поднял его над головой и твердым шагом пошел по этому длинному проходу, прямо к президиуму.
Когда я дошел до середины огромного Дворца, зал все понял. Президиум - тоже. Выступающий, по-моему, из Таджикистана, перестал говорить. В общем, установилась мертвая, жуткая тишина. И в этой тишине, с вытянутой вверх рукой, с красным мандатом, я шел прямо вперед, глядя в глаза Горбачеву. Каждый шаг отдавался в душе. Я чувствовал дыхание пяти с лишним тысяч человек, устремленные со всех сторон на меня взгляды. Дошел до президиума, поднялся на три ступеньки, подошел к Горбачеву с мандатом в руке и, глядя ему в глаза, твердым голосом сказал: «Я требую дать слово для выступления. Или ставьте вопрос на голосование всей конференции». Какое-то минутное замешательство, а я стою. Наконец он проговорил: «Сядьте в первый ряд». Ну что ж, я сел в первый ряд, рядом с трибуной. Вижу, как члены Политбюро стали советоваться между собой, шептаться, потом Горбачев подозвал заведующего общим отделом ЦК, они тоже пошептались, тот удалился, после чего ко мне подходит его работник, говорит: «Борис Николаевич, вас просят в комнату президиума, с вами там хотят поговорить». Я спрашиваю: «Кто хочет со мной поговорить?» - «Не знаю». Говорю: «Нет, меня этот вариант не устраивает. Я буду сидеть здесь». Он ушел. Снова заведующий общим отделом перешептывается с президиумом, снова какое-то нервное движение. Снова ко мне подходит сотрудник и говорит, что сейчас ко мне выйдет кто-нибудь из руководителей.
Я понимал, что из зала мне выходить нельзя. Если я выйду, то двери мне еще раз уже не откроют. Говорю: «Что ж, я пойду, но буду смотреть, кто выйдет из президиума». Тихонько иду по проходу, а мне с первых рядов шепотом говорят, - нет, не выходите из зала. Не дойдя метров трех-четырех до выхода, остановился, смотрю в президиум. Рядом со мной расположилась группа журналистов, они тоже говорят: «Борис Николаевич, из зала не выходите!» Да я сам понимал, что из зала выходить действительно нельзя. Из президиума никто не поднялся. Выступающий продолжил свою речь. Ко мне подходит тот же товарищ и говорит, что Михаил Сергеевич обещает дать слово, но надо вернуться к карельской делегации. Я понял, что пока дойду туда, пока вернусь обратно, прения свернут и слова мне не дадут. Поэтому ответил - нет, я у делегации отпросился, поэтому назад не вернусь, а вот место в первом ряду - оно мне нравится. Резко повернулся и сел опять в центр, у прохода, прямо напротив Горбачева.
Собирался ли он меня действительно пустить на трибуну или уже потом пришел к выводу, что для него будет проигрышем, если он поставит вопрос на голосование и зал выступит за то, чтобы дать мне слово? Трудно сказать. В итоге он объявил мое выступление и добавил, что после перерыва перейдем к принятию резолюций.
Я потом пытался проигрывать варианты: а если бы чекисты не открыли дверь, или все же президиуму удалось бы уговорить меня выйти из зала, или Горбачев своим нажимом и авторитетом убедил бы зал прекратить прения, что тогда? Почему-то у меня до сих пор есть твердая уверенность, что я все равно бы выступил. Наверное, тогда я бы напрямую апеллировал к делегатам конференции, и слово они бы мне дали. Даже те, кто относился ко мне плохо, с подозрением или с осуждением, даже им было интересно, что я скажу. Я чувствовал настроение зала и как-то был уверен, что слово мне дадут.
Я вышел на трибуну. Наступила мертвая, почти гнетущая тишина. Начал говорить» .
«Я выступил. В какой-то степени сказалось сильнейшее напряжение, но тем не менее, мне кажется, я справился с собой, со своим волнением, и все, что хотел и должен был сказать, сказал. Реакция была хорошей, по крайней мере, аплодировали до тех пор, пока я не вышел из зала и отправился наверх, на балкон, к карельской делегации. В это время объявили перерыв, моя делегация проявила ко мне теплое внимание, кто-то улыбкой, кто-то пожатием руки пытался меня поддержать. Я был возбужден, находился в напряжении, вышел на улицу, меня обступили и делегаты, и журналисты, задали массу вопросов.
Ничего не подозревая, после перерыва я сел со своей делегацией. Сейчас по регламенту начнется принятие резолюций, других решений конференции. Но, оказывается, перерыв был использован для того, чтобы подготовить контрудар по мне и по моему выступлению.
Запоминающейся была речь Лигачева. Она разойдется потом по анекдотам, репризам, спектаклям, сатирическим рисункам и т. д. В опубликованной стенограмме его речь даже вынуждены были поправить, уж слишком бездарно выглядел главный идеолог страны. Каких только ярлыков он на меня не повесил, чего он только про меня не насочинял, несмотря на все его бурные старания, это было мелко, пошло, бескультурно.
Мне кажется, именно после этого выступления успешно подошла к концу его политическая карьера. Он сам себе нанес такой сокрушительный удар, что оправиться от него уже не сможет никогда. Ему надо было бы после партконференции подать в отставку, но ему не хочется. Не хочется, но все равно придется. Деваться ему, с тех пор вызывающему у многих нервный смех, некуда.
Следующее выступление. Лукин. Молодой первый секретарь Пролетарского райкома партии г. Москвы. Он старательно выливал на меня грязь, выполняя почетное задание начальства. Я потом о нем часто думал - как же он будет дальше жить со своей совестью?.. А в конце концов решил, что жить он со своей совестью будет замечательно, она у него закаленная. Эти молодые карьеристы, поднимаясь наверх, столько разного успевают налгать, наворотить, что лучше про совесть тут вообще не упоминать.
Чикирев. Директор завода имени Орджоникидзе. Это он сочинил историю про первого секретаря, который из-за меня будто бы бросился с седьмого этажа, кроме этого он еще много чего наговорил. Я это слушал и не мог понять - страшный сон это или явь. Я был у него на заводе, однажды даже целый день провел там вместе с министром Паничевым. Как всегда, побывал и в столовой, и в бытовках, и в конце встречи высказал замечания, он вроде бы согласился. И вдруг тут понес такое, что пересказать просто невозможно, лгал, передергивал факты.
Совершенно неожиданно для всех, испортив запланированный сценарий, на трибуну вышел свердловчанин В. А. Волков и сказал добрые слова в мой адрес. До этого я Волкова никогда не знал.
Его импульсивное, искреннее выступление - это естественная человеческая реакция на воинствующую несправедливость. Но испуганный первый секретарь Свердловского обкома партии Бобыкин через несколько минут отправил записку в президиум. Я ее процитирую: Делегация Свердловской областной партийной организации полностью поддерживает решения октябрьского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС по товарищу Ельцину. Товарища Волкова никто не уполномочивал выступать от имени делегатов. Его выступление получило полное осуждение. От имени делегации - первый секретарь обкома партии Бобыкин». Но с делегацией-то он не советовался.
В заключение Горбачев тоже немало сказал в мой адрес. Но все-таки не так базарно и разнузданно.
Все, кто был рядом, боялись даже повернуться ко мне. Я сидел неподвижно, глядя на трибуну сверху с балкона. Казалось, вот-вот я потеряю сознание от всего этого… Видя мое состояние, ко мне подбежали ребята, дежурившие на этаже, отвели к врачу, там сделали укол, чтобы я все-таки смог выдержать, досидеть до конца партконференции. Я вернулся, но это было и физическое, и моральное мучение, все внутри горело, плыло перед глазами…
Трудно я пережил все это. Очень трудно. Не спал две ночи подряд, переживал, думал - в чем дело, кто прав, кто не прав?.. Мне казалось, все кончено. Оправдываться мне негде, да я бы и не стал. Заседание XIX конференции Центральное телевидение транслировало на всю страну. Отмыться от грязи, которой меня облили, мне не удастся. Я чувствовал: они довольны, они избили меня, они победили. В тот момент у меня наступило какое-то состояние апатии. Не хотелось ни борьбы, ни объяснений, ничего, только бы все забыть, лишь бы меня оставили в покое.
А потом вдруг в Госстрой, где я работал, пошли телеграммы, письма. И не десять, не сто, а мешками, тысячами. Со всей страны, из самых дальних уголков. Это была какая-то фантастическая всенародная поддержка. Мне предлагали мед, травы, малиновое варенье, массаж и т. д. и т. д., чтобы я подлечил себя и больше никогда не болел. Мне советовали не обращать внимания на глупости, которые про меня наговорили, поскольку все равно в них никто не верит. От меня требовали не раскисать, а продолжать борьбу за перестройку.
Столько трогательных, добрых, теплых писем я получил от совершенно незнакомых мне людей, что мне все не верилось, и я спрашивал себя, откуда это, почему, за что?..
Хотя, конечно, понимал, откуда эти искренние чувства. Наш натерпевшийся народ не мог спокойно и без сострадания смотреть, как над человеком издевались. Людей возмутила явная, откровенная несправедливость. Они присылали эти светлые письма и тем самым протянули мне свои руки, и я смог опереться на них и встать.
Итак, повторилась история восьмимесячной давности. Также, как и на Октябрьском Пленуме 1987 года Ельцину была устроена публичная, показательная партийная порка. Выходившие к трибуне партконференции делегаты вновь клеймили его позором, требовали призвать к ответственности завравшегося волюнтариста.
Сразу же после выступления Ельцина был объявлен перерыв. Но вот перерыв окончен. По регламенту конференция должна была перейти к принятию документов, но М. Горбачев, отметив, что работа конференции продолжается, предоставил слово первому секретарю Татарского обкома КПСС Г. Усманову. Тот сразу же заявил, что он должен коснуться вопросов, которые поднял в своем выступлении Ельцин и, в частности, сказал:
«Все-таки на двух моментах из первой части выступления товарища Ельцина я хотел бы остановиться. Что касается его выступления на Октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС, он полностью вмонтировал его в сегодняшнее свое выступление. Что касается второй части выступления товарища Ельцина, его политической реабилитации. Здесь присутствуют все члены ЦК, которые принимали участие в работе Октябрьского Пленума. Борис Николаевич сказал здесь, что единственную ошибку он допустил, выступив тогда не вовремя.
Давайте посмотрим: так ли это? Думается, время тогда он выбрал не случайно. Он не только выступил, но и заявил, что не согласен с темпами проводимой работы по перестройке, попросил отставку. Тогда Михаил Сергеевич обратился к нему и по-отечески тепло сказал: «Борис, мол, возьми свои слова обратно, соберись с силами и продолжай возглавлять очень большую авторитетную Московскую партийную организацию». Но Борис Николаевич категорически отказался. И, как вы знаете, Московская партийная организация вынесла свое решение по этому вопросу. У нас нет основания не доверять такой авторитетной столичной партийной организации. Тем более что Ельцин своими действиями и поступками не работает на авторитет партии и нашей страны, направо-налево раздавая различным иностранным агентствам свои интервью. Его печатают, он работает на свой авторитет.
Поэтому от имени нашей делегации я не поддерживаю просьбу о его политической реабилитации. Ведь, где бы мы ни работали, есть у нас еще одна серьезнейшая обязанность: всемерно укреплять единство и сплоченность нашей партии - залог успеха, нашу цементирующую силу».
Следующим вышел на трибуну председатель ВЦСПС С. Шалаев. Он долго мусолил о профсоюзах, утомил всех и только хотел было перейти к выступлению Ельцина, как ему напомнили о регламенте - пришлось покинуть трибуну.
Учитывая это, первый секретарь ЦК Компартии Эстонии В. Вяляс сразу начал излагать свое «сугубо личное мнение по поводу выступления Бориса Николаевича Ельцина». Ему вспомнилась поездка в Никарагуа в составе делегации Верховного Совета СССР, которую возглавлял опальный секретарь
«Выступая на текстильном комбинате (плохой еще текстильный комбинат, мы помогаем строить) перед рабочими, может быть, по недомыслию, может быть, по усталости, он допустил фразу: «Что вы, работать не хотите? Без штанов ходите». Увы, это передало телевидение. А рядом был переводчик, который переводил все верно. Больно, потому что действительно в Никарагуа есть ребята, у кого нет еще одежды. Нет одежды.
Я думаю, наш партийный форум спокойно, по-партийному, принципиально решает проблемы, для этого у нас есть партийная мудрость, есть выдержка. Но я говорю: человек, который выступает перед высоким партийным форумом, должен иметь для этого партийную совесть».
Конечно же, все ждали, что скажет Егор Лигачев. Ждал этого выступления и Ельцин. Он видел, как Егор Кузьмич, сидя в президиуме, торопливо набрасывал тезисы своей будущей речи. Потом это выступление будет ходить по рукам, а фраза «Борис, ты не прав» станет афоризмом. Но все это будет потом. А пока Горбачев предоставляет слово товарищу Лигачеву - члену Политбюро ЦК КПСС, секретарю ЦК КПСС.
Самую яркую речь произнес, несомненно, злейший враг Ельцина - Егор Кузьмич Лигачев. Фраза, брошенная им тогда, навсегда осталась в истории, превратилась в идиому - «Борис, ты не прав!».
Именно так - Борис - не по имени-отчеству или по фамилии, обращался Лигачев к своему визави. В принципе, возраст это ему позволял - он был старше Ельцина на одиннадцать лет - но подобное колхозное панибратство сразу же вызвало у людей отторжение.
Между прочим, в официальной стенограмме знаменитой фразы этой не значится. Но многие свидетели уверяют, что выступление Лигачева было настолько эмоциональным, что стенограмму пришлось тщательно корректировать.
Конечно, по-хорошему, Лигачеву выступать не следовало. Его даже пытались удержать, переубедить. Но Егор Кузьмич был непреклонен.
«Никакими уговорами со стороны членов Политбюро и генсека, всех нас не удалось удержать его от выхода на трибуну, - пишет член Политбюро Вадим Медведев. - Выступление было выдержано в свойственном Лигачеву наступательно-петушином духе, в стиле сложившихся «безотбойных» стереотипов и содержало в себе ряд некорректных замечаний, набившие оскомину ссылки на блестящий томский опыт. В общем, это выступление лишь прибавило очков Ельцину».
Откровенно говоря, ничего нового Лигачев не открыл. Он лишь перечислил, подытожил весь негатив, сказанный о Ельцине за последнее время. В частности, он сказал:
«Быть может, мне труднее, чем кому-либо из руководства, говорить в связи с выступлением Бориса Николаевича Ельцина. И не потому, что шла речь и обо мне. Просто пришла пора рассказать всю правду. Почему трудно говорить? Потому, что я рекомендовал его в состав Секретариата ЦК, затем в Политбюро. (Впрочем, Егор Кузьмич в другое время брал на себя ответственность за назначение Ельцина зав. отделом ЦК: «Что касается его дальнейшего продвижения, то пусть это берут на себя другие». - А. К.). Из чего я исходил? Исходил из того, что Борис Николаевич Ельцин - человек энергичный, имел в ту пору большой опыт в руководстве видной, всеми уважаемой в нашей партии Свердловской областной партийной организацией. Эту организацию я видел в работе, когда приезжал в Свердловск будучи секретарем ЦК…
…Нельзя молчать, потому что коммунист Ельцин встал на неправильный путь. Оказалось, что он обладает не созидательной, а разрушительной энергией. Его оценки процесса перестройки, подходов и методов работы, признанных партией, являются несостоятельными, ошибочными. К такому выводу пришли и Московский городской комитет партии, и Пленум ЦК, на котором он был в добром здравии. На пленумах Московского горкома и ЦК КПСС выступили более 50 человек, и все единогласно приняли вам известное решение…
…Есть в его выступлении разумные предложения. Но в целом оно свидетельствует о том, что он не сделал правильных политических выводов.
Более того, он представил всю нашу политику как сплошную импровизацию…
…ты, Борис, работал 9 лет секретарем обкома и прочно посадил область на талоны. Вот что значит политическая фраза и реальность. Вот что означает расхождение между словом и делом…
…плохо, когда коммунист, член ЦК, не получив поддержку партии, апеллирует к буржуазной прессе. Как из песни слов не выбросишь, так и этот факт сейчас не вычеркнешь. По-видимому, хотелось товарищу Ельцину напомнить о себе, понравиться. О таких людях говорят: никак не могут пройти мимо трибуны. Любишь же ты, Борис, чтоб все флаги к тебе ехали! Слушайте, если без конца заниматься интервью, на другое дело времени и сил не остается.
…находясь в составе Политбюро, присутствуя на его заседаниях, а заседания длятся по 8 - 9 и 10 часов, почти не принимал никакого участия в обсуждении жизненно важных проблем страны и в принятии решений, которых ждал весь народ. Молчал и выжидал. Чудовищно, но это факт. Разве это означает партийное товарищество, Борис?
…Товарищи, разве можно согласиться с тем, что под флагом восстановления исторической правды зачастую идет ее полное искажение? Разве можно согласиться с тем, что советские люди - это в наших-то печатных изданиях! - представлены как рабы (я почти цитирую), которых якобы кормили только ложью и демагогией и подвергали жесточайшей эксплуатации?
…В годы застоя я жил и работал в Сибири - краю суровом, но поистине чудесном. Меня нередко спрашивают, что же я делал в то время. С гордостью отвечаю: строил социализм. И таких были миллионы. Было бы предательством, если бы я не сказал о тех, с кем связал свою судьбу, делил радости и горести. Многие из них уже ушли из жизни. Не все сразу получалось. Приходилось доделывать и переделывать, но трудились без оглядки, может быть, потому, что знали: дальше Сибири не пошлют. Трудились, чтобы людям жилось лучше, чтобы государству дать больше и интересы области отстоять.
У партийного работника одна привилегия - быть впереди, драться за политику партии, верой и правдой служить своему народу».
Оттоптавшись вволю на Ельцине, сановный докладчик перекинулся в другую крайность начал славословить генсека и возносить перестройку, чем окончательно проиграл этот бой. Да и всю войну в целом. Отныне имя Егора Кузьмича неразрывно и прочно ассоциировалось с реакционным коммунистическим крылом. Он превратился в фигуру нарицательную, отчасти карикатурную. Престарелый большевик-догматик а-ля Суслов: разве что без калош.
«Он сам себе нанес такой сокрушительный удар, что оправиться от него уже не сможет никогда», - замечал Ельцин.
Как ни странно, из всего состава Политбюро Егор Кузьмич оказался едва ли не единственным политическим долгожителем. Он даже пережил эпоху Ельцина, ибо в 1999 году был избран в Госдуму но списку КПРФ (его включили явно с одной только целью: насолить президенту), и на правах старейшины открывал первое пленарное заседание, сидя в президиуме рядом с Ельциным, отчего оба они удовольствия точно не испытывали… Мало того, что, вопреки предсказаниям Б. Ельцина, он не только «оправился от сокрушительного удара», но через двадцать лет написал книгу «Кто предал СССР», которая стала заметным политическим событием послеельцинской и даже послепутинской эпохи, тираж которой разошелся буквально в считанные дни. В аннотации книги сказано, что: «Острая политическая схватка между Е. Лигачевым и Б. Ельциным стала запоминающимся событием перестроечного периода. Сожалению, фраза Лигачева «Борис, ты не прав!» стала пророческой для судьбы государства, которое вскоре возглавил Ельцин».
В своей книге Е. К. Лигачев так ответил на вопрос, послуживший ее заглавием: «Меня постоянно спрашивают: кто все-таки виновник всех тех бед, которые со страшной силой обрушились на народ? Время дало ответ на этот непростой вопрос - Горбачев.
Нашелся и продолжатель дела Горбачева - Б. Н. Ельцин, который довел граждан богатейшей по природным ресурсам страны до обнищания. Эту роль он отыграл сполна. На XIX партконференции в 1988 году я сказал: «Борис, ты не прав! … Ты обладаешь энергией, но твоя энергия не созидательная, а разрушительная». Предсказание оказалось верным. Был бы счастлив, если бы ошибся» .
Не ошибся мудрый Егор Кузьмич, и его знаменитая фраза, над которой глумились тогда «демократы», оказалась поистине исторической. Однако вышеприведенная цитата из его книги, нуждается, на наш взгляд, в уточнении. Нет, не «нашелся… продолжатель дела Горбачева - Б. Н. Ельцин…», он был «вычислен» и привлечен Горбачевым в самом начале перестройки в качестве ударной, разрушительной силы.
Да, Егор Лигачев, как и Борис Ельцин, тоже сошел с трибуны под гром аплодисментов. Как видим, сторонники были и у того, и у другого. Резко выступили против Ельцина на конференции главный редактор «Правды» В. Афанасьев, генеральный директор НПО «Станкостроительный завод имени Серго Орджоникидзе» Н. Чикирев, первый секретарь Пролетарского райкома КПСС г. Москвы И. Лукин. Они предъявили Ельцину конкретные претензии.
Чикирев Н. С. «Когда пришел товарищ Ельцин к нам, в Москву, он был принят очень хорошо. Его приняли с большой поддержкой, с большим вниманием. Когда он ездил по заводам и фабрикам, мы видели его старание. Мы видели, что он хотел, действительно, чтобы в Москве были продукты и чтобы мы лучше работали.
Вот он был у меня на заводе 6 часов, сделал единственное замечание, которое я считаю абсолютно несправедливым. Я не хочу его высказывать по той причине, что оно абсолютно некомпетентно, - видеть первый раз в жизни человека и высказать то, чего он не имел права мне высказать. Это первое.
Я думаю, что коллектив, в котором я вырос, лучше меня знает, чем знал товарищ Ельцин.
На последних районных партийных конференциях был избран новый состав райкомов и их руководство. Незадолго до этого был избран в МГК товарищ Ельцин, Все секретари райкомов партии - а я член городского комитета не один срок, долгие годы работал в комсомоле и партии - были избраны при товарище Ельцине. И после этого за очень короткое время, за какой-то год, он сменил 23 первых секретаря из тридцати трех при помощи подхалима, который сидел у него в орготделе. Я не думаю, чтобы товарищ Ельцин был такой проницательный человек, что он за полгода мог узнать секретарей и наворочать столько. Это один факт. А вот второй факт. Если он нам сегодня говорил о 1937 годе, то и моя семья многое пережила. Так вот, секретарь районного комитета партии, который у нас на глазах вырос, сверхчестный и добросовестный человек, выбросился из окна после незаслуженного разноса за плохое снабжение района продуктами. А в Киевском районе наладить это дело не очень просто. Утром два поезда на Киевский вокзал прибыли, и Киевский район вновь без продуктов. Вот и попробуйте наладить снабжение в Киевском районе. Я около этого района как раз и живу. На бюро горкома разобрали, «строгача» дали, а после этого товарищ с восьмого этажа и прыгнул. Погиб честнейший человек, которого знала Москва, которого знали мы - члены городского комитета партии, которого знали секретари райкомов. Чем это лучше 1937 года? Этот человек не был Щелоковым, не был Рашидовым. Он был коммунистом, преданным коммунистом. Пусть товарищ Ельцин носит эту смерть у себя на сердце».
Лукин И. С. первый секретарь Пролетарского райкома партии города Москвы: «Я - молодой первый секретарь, избран чуть более года назад, и не могу отнести себя к тем, кто обижен товарищем Ельциным. Но, судя по иным речам с этой вот трибуны и некоторым, как я считаю, не совсем зрелым аплодисментам, чувствую, что есть еще гипноз ельцинской фразы.
Когда я услышал его в 1984 году на научно-практической конференции (я в зале, он в президиуме), мне тоже показалось, что это, так сказать, яркий оратор, интересный человек. Но теперь гипноз рассеялся. За время вашего, товарищ Ельцин, руководства городской партийной организацией столкнулся с вашим стилем и методами работы.
Убежден, что попытка форсирования перестройки привела в Москве буквально к ломке партийной организации. Вы, говоря о себе, сказали о «тени далекого прошлого». А ваши методы работы с кадрами в Москве, прежде всего с партийными, - это не «тень далекого прошлого»? Первые секретари Куйбышевского, Киевского, Ленинградского и многих других райкомов партии не просто ушли, а фактически были сломлены, духовно уничтожены. Ваше бездушное отношение к людям проявлялось в бесконечной замене кадров. Мой предшественник, честный и порядочный человек, тоже вынужден был уйти: не выдержало здоровье.
Да и в хозяйственной жизни города мы все еще расхлебываем ваше стремление прославиться яркими обещаниями перед москвичами. Но главное в вашем стиле - это стремление понравиться массе. Метод же избираете один - вбить клин между партийными комитетами и рабочим классом, интеллигенцией. Так вы делали в Москве, так вы и сегодня пытались сделать, вбивая фактически клин между делегатами конференции, залом и президиумом. Это, товарищ Ельцин, вам не удастся. Не пройдет!
Я убежден, товарищи, что сегодня говорить о политической реабилитации рано. Вы, товарищ Ельцин, видимо, еще не сделали никаких выводов. Убежден и в том, что делегаты нашей конференции сумеют распознать яркую фразу в любой упаковке, стремление выразить собственные амбиции. И гарантом тому - наша сегодняшняя конференция».
М. Горбачев давал слово для выступления только тем, на чью поддержку он рассчитывал. В президиум же поступили записки с просьбой предоставить слово от многих делегатов. Но записки эти тщательно сортировались. Тем не менее один из делегатов - секретарь парткома машиностроительного завода имени Калинина из Свердловска В. Волков - подобно Ельцину - взял трибуну штурмом и сказал несколько слов в защиту своего опального земляка. «Я думаю, не только у меня будет тяжело на душе, если бы вот так все осталось, как осталось, после выступления товарища Лигачева по Ельцину.
Да, Ельцин очень трудный человек, у него тяжелый характер; он жесткий человек, может быть, даже жестокий. Но этот руководитель, работая в Свердловской областной партийной организации, очень многое сделал для авторитета партийного работника и партии, был человеком, у которого слово не расходилось с делом. Поэтому и сегодня у него остается высокий авторитет у простых людей.
Я считаю, что Центральный Комитет партии нанес урон своему авторитету, когда не были опубликованы материалы октябрьского Пленума. Это породило массу кривотолков, которые только вредили делу.
Я не согласен с заявлением товарища Лигачева и насчет карточек. Того, как было с продуктами при Ельцине, к сожалению, сегодня нет.
Наша область занимает третье место (может, ошибусь, конечно, но где-то третье место) в России по объему производства промышленной продукции. А население сельское пропорционально у нас очень маленькое по сравнению с другими областями.
Что я еще хочу сказать? Мы не знакомы с выступлением Ельцина на октябрьском Пленуме, и поэтому нам сегодня трудно принимать решение по реабилитации, по изменению той оценки, которую дал Пленум Центрального Комитета. Но вот ярлыки-то навешивать все равно не надо.
Товарищ Ельцин в своем выступлении практически поднял большинство тех вопросов, которые прозвучали и до него в выступлениях. По крайней мере, очень многие. Поэтому еще раз хочу сказать (и думаю, что меня поддержат члены свердловской делегации), что Ельцин очень много сделал для Свердловской области, где и сегодня авторитет его очень высок».
Как мы уже отмечали, в своих мемуарах Б. Ельцин утверждал, что покидал партконференцию с тяжелым сердцем. Он будто бы боялся, что люди поверят в ушат вылитой на него грязи:
«Не спал две ночи подряд, переживал, думал - в чем дело, кто прав, кто не прав?.. Мне казалось, все кончено. Оправдываться мне негде, да я бы и не стал… Отмыться от грязи, которой меня облили, мне не удастся. Я чувствовал: они довольны, они избили меня, они победили. В тот момент у меня наступило какое-то состояние апатии. Не хотелось ни борьбы, ни объяснений, ничего, только бы все забыть, лишь бы меня оставили в покое».
Надо полагать, что мы имеем дело с очередным примером ельцинского кокетства. Переживать-то он, конечно, переживал, и ночей наверняка не спал. Но эмоции неизменно шли у него рука об руку с холодным расчетом.
Ельцин отлично понимал, что симпатии большинства будут на его стороне. Он впервые - публично, на всю страну - озвучил мысли миллионов. Что же до устроенной порки, так это еще даже лучше - обиженных у нас любят.
Очень скоро в Госстрой пошли тысячи писем и телеграмм. Ежедневно в приемную Ельцина приносили новые мешки с корреспонденцией. Люди из самых разных уголков Союза выражали ему свое сочувствие и поддержку, слали варенье и лечебные травы.
А самое главное, не в пример октябрьскому пленуму, когда ельцинская речь была скрыта от общества, нынешний его марш-бросок стал уже достоянием миллионов, поскольку произошел на их глазах.
Если политической реабилитации Ельцина и не произошло, то состоялась совсем другая, куда более, быть может, важная - народная реабилитация.
Отныне все взоры страны прикованы были не к Горбачеву, а к Ельцину, именно он становился властителем дум, выразителем народного недовольства. Борис Николаевич уверено вырывался на передний план политической борьбы… И помог ему в этом, совершенно сознательно, не кто иной, как Михаил Сергеевич Горбачев, поведение которого на прошедшей партконференции еще раз убедительно подтвердило, что они действовали согласно четко разработанному плану по ликвидации КПСС и развалу Советского Союза.
Министр иностранных дел Великобритании, похоже, отравлен ядом русофобии
В Европе – всплеск уже прямо-таки пещерной русофобии. Ряд европейских стран готовится выслать российских дипломатов, якобы связанных с «московскими шпионскими сетями». Такое решение, как пишет газета «Таймс», они намереваются принять из солидарности с Великобританией, бездоказательно обвинившей Москву в отравлении бывшего офицера ГРУ Сергея Скрипаля и его дочери.
Процесс выдворения, как предполагает газета, начнется 26 марта с отзыва посла Евросоюза в России Маркуса Эдерера на четыре недели. «Таймс» стращает, будто в акции примут участие Франция, Германия, Польша, Ирландия, Нидерланды, Эстония, Латвия, Литва, Болгария, Чехия, Дания. Поскольку в Евросоюзе сегодня 28 государств, то очевидно, что далеко не все его члены разделяют потуги Англии раздуть «дело Скрипаля» до общеевропейских масштабов.
Впрочем, мы сейчас о другом. О том, кто на пару с английским премьер-министром Терезой Мэй всю эту кашу заварил – эксцентричном министре иностранных дел Великобритании Борисе Джонсоне.
Этот господин дошел уже до того, что сравнил Владимира Путина с Гитлером, а Россию – с нацистской Германией.
Нелишне присмотреться к этому персонажу более внимательно.
Во-первых, полное его имя Александр Борис де Пфеффель-Джонсон. Сам он свое имя произносит на русский манер с ударением на втором слоге, а не на первом, как принято в Англии. Впрочем, родился де Пфеффель-Джонсон вообще не в Англии, а в Нью-Йорке, а его родословная исключительно запутана. Его прадед со стороны отца, турок – Али Кемаль, был министром внутренних дел в правительстве Ахмеда Тефлик-паши, последнего Великого визиря Османской империи, которого линчевали по приказу Нуреддин-паши. После этого дед Джонсона, Осман Али, бежал в Великобританию, где принял имя Уилфреда Джонсона. А вот прабабушка по отцовской линии, Ханифа Феред, была черкешенка, бежавшая во время Кавказской войны в Османскую империю. Прадед Бориса Джонсона по материнской линии – американский учёный-палеограф Элиас Эвери Леви еврейского происхождения, уроженец Кальварии (тогда в Российской империи). Прабабушка же со стороны матери – Хелен Трэйси Лове-Портер – американская переводчица художественной прозы с немецкого языка, родом из Пенсильвании. Так что, выражаясь языком Остапа Бендера, можно утверждать, что по происхождению своих предков он – из турецко-подданных.
Отец Бориса был высокопоставленным служащим, стал одним из первых уполномоченных объединённой Европы по контролю за загрязнением окружающей среды. Поэтому начальное образование Борис получал в европейской школе в Брюсселе. В дальнейшем семья переехала в Великобританию, и образование он продолжил в подготовительной школе в Восточном Сассексе, а затем в привилегированном Итоне, кузнице английской политической элиты. В 1983–1984 годах обучался в колледже Оксфордского университета. Был избран в элитный Буллингдон клуб, где обзавелся влиятельными друзьями. Среди них были Чарльз Спенсер, младший брат принцессы Дианы, и Дэвид Кэмерон, будущий лидер консервативной партии. Но этот клуб, по сути, был обществом пьяниц и дебоширов. Любимым развлечением приятелей было хорошенько принарядиться, напиться в баре, разгромить какой-нибудь ресторанчик, а потом честно выписать чек за нанесенный урон.
Получив образование, заниматься контролем за загрязнением окружающей среды, как папа, не стал, а подался в журналисты: стал служить в газете «Дейли Телеграф».
Благодаря энергичным манерам, пронырливости и бойкому перу быстро дослужился до должности заместителя главного редактора и стал ведущим политическим обозревателем. А в 2000 году сам стал редактором издания «Спектэйтор». После чего ударился в политику.
На парламентских выборах 2001 года Джонсон впервые был избран членом Палаты общин Британского парламента, как представитель Консервативной партии. Но не угомонился, и вскоре уже уселся в кресло мэра Лондона, где больше всего отличился тем, что ездил на работу на велосипеде. В 2016 году во время подготовки и проведения референдума о выходе Великобритании из Евросоюза был активным сторонником и пропагандистом Brexit. Замахнулся на пост премьера, но не сошлось, а потому в июле 2016 года он был, к изумлению многих, назначен министром иностранных дел в новом кабинете Терезы Мэй.
В отличие от традиционно чопорных английских политиков с прилизанными проборами, Джонсон в этом смысле – «белая ворона»: щеголяет с вечно растрепанной шевелюрой и отличается столь непринужденными манерами, что порой это выглядит комично. Слывя острословом, Джонсон способен одним метким замечанием мгновенно дать оппоненту самую нелестную характеристику. Но нередко выдает при этом такие перлы – хоть святых выноси, такое раньше в консервативной Британии можно было услышать разве что среди докеров в пивном пабе, а не в стенах парламента или кабинетах Форин-офис. Вот, например, его высказывание о Билле Клинтоне:
«Если Билл Клинтон умудряется справляться со своей женой, он справится и с любым глобальным кризисом в мире». О Хиллари Клинтон: «Крашеная блондинка с надутыми губами и стальным голубым взглядом, которая выглядит как медсестра-садистка в психиатрической больнице».
О Дональде Трампе: «Дональд Трамп потрясающе невежественный тип и явно не в своем уме». О жителях Африки: «Если бы мы предоставили туземцев Африки самим себе, они бы сейчас занимались исключительно тем, что уплетали бы бананы, не думая о будущем».
Высказывание о президенте Турции привести нет никакой возможности…
…Приехав в качестве министра в Москву, Джонсон неожиданно провозгласил себя «убежденным русофилом», признавался в любви к пломбиру в стаканчике и приглашал всех отпраздновать Масленицу на Трафальгарской площади. И многих покорил тем, что приятно улыбаясь, произнес на камеру на русском языке: «Здравствуйте, друзья! Меня зовут Борис!».
«Хочу сказать, – продолжал он, – что у меня есть предки в Америке, Германии и, конечно, здесь – в Москве. Уверен, что я первый министр иностранных дел Великобритании, которого зовут Борис. Думаю, Борисов на этом посту еще долго не будет», – игриво заявил он на пресс-конференции после переговоров с Сергеем Лавровым. Джонсон уверял, что хочет добиться улучшения отношений между Россией и Великобританией и сравнивал президента Владимира Путина с эльфом Добби из Гарри Поттера.
Дело дошло до того, что английская газета «Индепендент» присвоила Джонсону титул «путинского апологета» за его хвалебные отзывы о российской операции в Сирии.
И вот, этот милый любитель пломбира возглавил сегодня когорту самых ярых западных политиков-русофобов. Забыл об элементарных дипломатических приличиях, он стал оскорблять главу другого государства. Сначала он заявил, что приказ о «ликвидации» Скрипаля дал лично Владимир Путин, а потом фактически сравнил его с Гитлером. Во время выступления перед парламентским комитетом по международным делам согласился с депутатом-лейбористом Иэном Остином в том, что Владимир Путин использует чемпионат мира по футболу 2018 года в качестве «пиар-хода». Остин заявил, что президент РФ хочет «навести глянец на жестокий и коррумпированный режим» в России и сравнил чемпионат мира с Олимпиадой 1936 года, которая проходила во времена Третьего рейха. «Боюсь, что это абсолютно верно, абсолютно верно, – прокомментировал его заявление Джонсон. – Да, ваше описание того, что будет происходить в Москве на чемпионате мира, на всех стадионах... Да, я думаю, что сравнение с 1936 годом здесь абсолютно уместно».
Хотя, если и вспоминать об Олимпиаде 1936 года, которая проходила в нацистском Берлине, то СССР в ней участия не принимал. А вот Англия и США, вопреки протестам еврейских организаций, поддержала тогда Германию, и британские атлеты охотно отправились на Олимпиаду в гости к Гитлеру.
А в 1938 году, когда сборная Англии по футболу играла в Берлине со сборной Германии, то английские футболисты перед началом матча подняли руки в нацистском приветствии, обратившись к трибуне, на которой стоял фюрер. Так что, делая такое сравнение, острослов Джонсон явно дал маху.
Впрочем, спорить с этими господами бессмысленно. Дудят в свою дуду, не слушая никаких разумных аргументов. Когда в Лондоне российская журналистка попросила недавно Терезу Мэй ответить на вопрос о том, какие у нее есть доказательства по «делу Скрипаля», то премьерша попросту убежала. «Теперь нет ни малейших сомнений, что все действия Лондона на российском направлении связаны с одним – создать образ врага, придумав для этого любые, даже самые абсурдные основания, – заявила, комментируя высказывания Джонсона, официальный представитель МИД РФ Мария Захарова. – Очевиден курс британских политиков на полноформатный бойкот ЧМ по футболу в России. Но какой ценой? Ценой провокаций и оскорблений, сталкивания стран и народов, подрыва международного мира и стабильности? Не дорого, нет?» – осведомилась Захарова в .
Как отметила представитель российского внешнеполитического ведомства, «если с отравлением Скрипалей нет никакой ясности из-за отказа Великобритании предоставить информацию, то иначе обстоят дела с Борисом Джонсоном: очевидно, что он отравлен ядом ненависти и злобы, непрофессионализма и поэтому хамства».
А быть может, при этом он вместе с Терезой Мэй попросту забыл, в каком веке они сегодня живут, и что сейчас Британия вовсе уже не та могучая держава, когда она гордо «правила морями». Когда в 1854 году английская королева Виктория отправила к Крыму свои корабли, русские моряки были вынуждены сами утопить свой парусный флот, потому что он устарел, и после героической обороны все же не смогли удержать Севастополь. Сейчас никакой, даже самый мощный, флот НАТО на это не отважится.
Новая гиперзвуковая авиационная ракета «Кинжал», выпущенная с перехватчика МиГ-31 недалеко от Крыма, может утопить корабли недалеко от Триполи. Причём долетит она туда примерно за 11–12 минут, при такой скорости сбить её невозможно. Поэтому вся английская истерика неизбежно закончится пшиком.
К тому же в некоторых СМИ недавно промелькнуло сообщение, что столь эксцентрично ведущий себя английский министр будто бы страдает нервным расстройством. Впрочем, мы его медкарту не видели, так что не беремся судить, так ли это на самом деле.
Однако характерно, что тоже острый на язык и отличающийся изрядной наблюдательностью российский писатель Эдуард Лимонов сказал о Джонсоне следующее: «Министр иностранных дел Великобритании – свидетельство деградации Великобритании. Взять главой МИДа рыжего клоуна, который лыбится, где надо и не надо, говорит чёрти что! О, бывшая великая держава Великобритания, до чего ты докатилась! Это министр из панк-водевиля, а не из политики.
Страна Шекспира и Киплинга рождает уродцев... Так, посетив Киев, сказал: "Россия обязана вернуть Киеву Крым...". Это же надо, а Северную Ирландию не хочет Великобритания вернуть Ирландии? Или вернуть Гибралтар Испании?
Я так считаю, что возврат Великобританией Гибралтара Испании в тысячу раз более вероятен, чем больная идея о передаче Крыма ничтожной Украине… Только безудержный фантаст-полудурок может такое ляпнуть. Министр иностранных дел, а? Надо же! У него мозги задиристой коровы у этого Джонсона…».
Но мы сохраним толерантную тональность, и будем надеяться, что здравый смысл все же возобладает у английских политиков, и они поймут, наконец, что для Англии (да и для всей Европы) куда выгоднее сотрудничать с Россией, что она весьма разумно делала во время Первой и Второй мировых войн, когда мы были союзниками.
Специально для «Столетия»
Лигачев Е.К
Борис был не прав
КАДРОВЫЕ ПЕРЕСТАНОВКИ В КРЕМЛЕ
В апреле 1983 года, после семнадцати лет работы в Сибири, в Томске, я был переведен в Москву и утвержден заведующим Отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС, а говоря иначе, - отделом кадров и партийных комитетов. Впрочем, если учесть существовавшую в те годы систему партийно-государственного руководства, то речь шла о кадрах в самом широком смысле, включая советские, хозяйственные.
В те памятные для меня апрельские дни 1983 года события развивались неожиданно и стремительно. Я прилетел в столицу на совещание по вопросам сельского хозяйства, которое проводил лично Юрий Владимирович Андропов, Генеральный секретарь ЦК КПСС. В Свердловском зале Кремля собрались в тот раз все члены Политбюро, секретари ЦК и обкомов партии, многие аграрники - в общем, те, кто был связан с реализацией принятой годом ранее Продовольственной программы. Докладывал на совещании Горбачев, занимавшийся в то время аграрными проблемами, - докладывал резко, остро, с критикой и местных руководителей, и центра.
Помню, я послал в президиум совещания записку с просьбой предоставить слово для выступления, однако не питал на этот счет особых надежд. За весь брежневский период, за те семнадцать лет, что я работал первым секретарем Томского обкома партии, мне ни единого раза не удалось выступить на Пленумах ЦК. В первые годы я исправно записывался на выступления, однако с течением времени надежды выветрились: стало ясно, что на трибуну постоянно выпускают одних и тех же ораторов - надо полагать, таких, которые хорошо знали, что и как надо говорить. В такого рода дискриминации я не усматривал козней против себя лично - в таком положении находились многие секретари обкомов, которые давно и добросовестно тащили свой нелегкий груз. Например, Манякин С.И., проработавший в Омске более двадцати лет, человек опытнейший, деловой и очень толковый, за все те годы выступил на Пленуме ЦК только один раз.
Но с приходом Андропова секретари обкомов сразу ощутили, что в ЦК начались перемены. Возникли новые надежды. Это и побудило меня на аграрном совещании в Свердловском зале Кремля подать записку в президиум.
Не прошло и часа, как мне предоставили слово. Как всегда, текст выступления у меня был приготовлен заранее - на всякий случай. Однако я почти не заглядывал в бумажку, ибо говорил о выстраданном - о том, как за 7–8 лет Томская область из потребляющих продовольствие перешла в разряд производящих. Говорил и о том, что население Западной Сибири прирастает за счет нефтяников, газовиков и кормить их нужно, прежде всего развивая сельское хозяйство на месте.
Совещание в Кремле закончилось часов в шесть вечера, и я поспешил в ЦК, чтобы решить у секретарей некоторые конкретные томские вопросы. И как сейчас помню, поздним вечером добрался, наконец, до квартиры сына, который жил в Москве, чтобы навестить его перед отлетом в Томск.
Самолет улетал утром. Билет был в кармане, и я намеревался пораньше лечь спать: ведь по томскому времени, которое опережало московское на четыре часа, уже наступила глубокая ночь.
Но в десять часов вечера неожиданно зазвонил телефон. Просили меня.
Я взял трубку, конечно, не подозревая, что этот поздний телефонный звонок круто изменит всю мою жизнь и что такие же внезапные поздневечерние телефонные звонки, словно зов судьбы, прозвучат в феврале 1984 года, в тот день, когда умер Андропов, и в марте 1985 года, в тот день, когда умер Черненко. Короче говоря, я взял трубку и услышал:
Егор, это Михаил… Надо, чтобы завтра утром ты был у меня.
С Горбачевым мы познакомились в начале семидесятых, случайно вместе оказавшись в составе делегации, выезжавшей в Чехословакию. С тех пор на Пленумах ЦК КПСС, в дни партийных съездов, когда в Москве одновременно собирались все секретари обкомов и крайкомов, мы неизменно и дружески общались, обменивались мнениями по вопросам и частным, и общим. А когда Горбачев стал секретарем ЦК, а затем членом Политбюро, да вдобавок по аграрным проблемам, я стал часто бывать у него. К тому же Горбачев в те годы был единственным членом Политбюро, которого можно было застать на рабочем месте до позднего вечера. Это обстоятельство было немаловажным для сибирского секретаря обкома, который, приезжая в Москву, с утра до ночи мотался по столичным ведомствам, решая вопросы развития нефтехимии и пищевой индустрии, «выбивая» лимиты средств для создания современной строительной базы, центра науки и культуры, да и вообще занимаясь множеством проблем, касавшихся жизни и быта томичей.
Нетрудно было предположить, что на аграрном совещании в Кремле слово мне дали именно благодаря Горбачеву. И когда раздался тот поздний телефонный звонок, в первый момент я решил, что Михаил Сергеевич хочет высказать свои соображения в связи с моим выступлением - по мнению тех, кто подходил ко мне после совещания, оно вышло, как говорится, к месту.
Михаил Сергеевич, но у меня билет в кармане, вылетаю рано утром, - ответил я.
Так уж издавна повелось между нами, что Горбачев называл меня Егором, а я обращался к нему по имени-отчеству.
Надо задержаться, Егор, - спокойно сказал Горбачев, и по его тону я сразу понял, что звонок никакого отношения к сегодняшнему совещанию не имеет. - Придется сдать билет.
Все ясно, утром буду у вас, - без дальнейших дебатов согласился я, хотя как раз ясности-то никакой не было.
Впрочем, скажу сразу: такого рода случаи, сопряженные с отменой вылета и сдачей авиационных билетов, - вовсе не редкость для секретарей обкомов партии, прибывавших по делам в столицу. В те годы лично мне, наверное, раз десять приходилось сдавать билет и откладывать отъезд в Томск по причинам весьма прозаического характера. То переносится нужная встреча с кем-нибудь из министров или руководителей Госплана, то, наоборот, замаячила встреча, ранее не запланированная. Да мало ли какие неожиданные дела могут задержать в столице секретаря обкома, прилетевшего за три тысячи километров. Лучше уж задержаться на день, чем прилетать снова.
В общем, в ту ночь я спал крепко, домыслами не мучился, а наутро, ровно в десять часов был у Горбачева - главный подъезд, третий этаж, справа.
Конечно, можно было бы прийти и пораньше - прямо к девяти часам. Но, повторяю, я оставался в полном неведении относительно истинных целей приглашения, а по собственному опыту знал, что у каждого руководителя рабочий день начинается со знакомства с обстановкой, чтения экстренных сообщений и перекройки заранее спланированного распорядка в том случае, если возникали непредвиденные обстоятельства. К тому же был четверг, на одиннадцать часов назначено заседание Политбюро. Это я, разумеется, учитывал, ибо знал, что время заседаний ПБ соблюдается неукоснительно: именно по четвергам и именно в одиннадцать часов - такой порядок был заведен еще при Ленине и в целом сохранялся почти до XXVIII съезда КПСС.
Поскольку точного часа встречи Горбачев мне не указал, исходя из всего вышесказанного, я и решил, что для него самым удобным временем будет десять утра. И, как говорится, с боем часов открыл дверь его приемной.
С этого момента и начались для меня новый отсчет времени, новая пора жизни, перед которой поблек даже бурный томский период.
Горбачев принял меня моментально и, поздоровавшись, сразу огорошил:
Егор, складывается мнение о том, чтобы перевести тебя на работу в ЦК и утвердить заведующим организационно-партийным отделом. Вот что я пока могу тебе сказать. Не больше. Все зависит от того, как будут развиваться события. Тебя пригласит Юрий Владимирович для беседы. Он меня просил предварительно с тобой переговорить, что я и делаю. Это поручение Андропова.
Честно говоря, внутренне я испытал определенное замешательство. Вопрос был не таким уж простым, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что заведующим орготделом в ту пору был Капитонов И.В. Конечно, Политбюро вправе своим решением заменить его, но ведь Капитонов - секретарь ЦК, и тут уже правомочен только Пленум ЦК. Кроме того, второй секретарь ЦК КПСС Черненко в это время находился в отпуске, при нем Горбачев вряд ли смог бы так решительно вмешаться в кадровые вопросы, тем более что речь шла о заведующем орготделом. Среди членов Политбюро существовала негласная, но нерушимая субординация - не вмешиваться в кадровые вопросы, если они не входят в твои обязанности. Этот порядок, кстати, неукоснительно соблюдал впоследствии и я сам, он в значительной мере исключал возможность целенаправленного воздействия на подбор кадров со стороны каждого члена ПБ в отдельности, оставляя это право за Генсеком и, разумеется, за всем Политбюро в целом, так как окончательное решение принималось коллегиально. Поскольку события явно развивались нестандартно, мне стало ясно, что Горбачев пользуется доверием Андропова.
Где прозвучала именно так.
XIX партконференция проходила с 28 июня по 1 июля 1988 года.
См. также
Ссылки
- Егор Лигачев о Борисе Ельцине: «К сожалению, я оказался прав...» , 24.04.2007
Wikimedia Foundation . 2010 .
- Анзорге, Конрад
- Елецкие
Смотреть что такое "Борис, ты не прав" в других словарях:
Борис, ты не прав!
Борис ты не прав - «Борис, ты не прав» почти дословно фраза, произнесённая Егором Лигачёвым, членом политбюро ЦК КПСС в июне 1988 года на XIX партконференции. В форме «Борис, ты не прав!» фраза получила распространение после сатирического монолога Геннадия Хазанова … Википедия
Борис ты не прав! - «Борис, ты не прав» почти дословно фраза, произнесённая Егором Лигачёвым, членом политбюро ЦК КПСС в июне 1988 года на XIX партконференции. В форме «Борис, ты не прав!» фраза получила распространение после сатирического монолога Геннадия Хазанова … Википедия
Борис, ты не прав! - Разг. Шутл. 1. Выражение несогласия с действиями, предложениями собеседника. 2. О неправильных действиях мужчины по имени Борис. /i> Реплика Е. Лигачева во время обсуждения критического выступления Бориса Ельцина на Пленуме ЦК КПСС 21 октября… …
Борис, ты не прав! - ты не прав. Слова, публично сказанные Е. К. Лигачевым Б. Н. Ельцину и ставшие крылатыми … Словарь русского арго
Борис - ты не прав - (слова из выст. секретаря ЦК КПСС Е.Лигачёва в 1988 г., адресованные Борису Ельцину) о неверных словах или действиях собеседника … Живая речь. Словарь разговорных выражений
БОРИС - Бодунов. 1. Жарг. студ. (ист). Шутл. Русский царь Борис Годунов. (Запись 2003 г.) 2. Жарг. шк. Шутл. Драма А. С. Пушкина «Борис Годунов». БСПЯ, 2000. /i> Бодун похмелье. Борис коту яйца отгрыз. Детск. Шутл. Прозвище, дразнилка человека по имени… … Большой словарь русских поговорок
прав - см.: Борис, ты не прав!; егор; Ты прав, Аркашка … Словарь русского арго
Борис Сафарович Эбзеев
Борис Эбзеев - Борис Сафарович Эбзеев … Википедия
Книги
- Наследование интеллектуальных прав по российскому законодательству. Учебное пособие для магистров , Булаевский Борис Александрович, Гринь Елена Сергеевна, Новоселова Людмила Александровна. В настоящем издании на основе действующего законодательства и сложившейся правоприменительной практики рассматриваются актуальные вопросы наследования интеллектуальных прав. Законодательство…